Ганс-Ульрих Пудель
БОМБЫ ВНИЗ, ИЛИ ПОЛЕТЫ ВО СНЕ И НАЯВУ
Как я воевал с Россией 1. Как я попал в Россию
С самых ранних лет меня тянуло к авиации. Будучи еще совсем маленьким мальчиком, я любил смотреть на пролетавшие над нашим городом аэропланы, забывая на время даже про стоявшие передо мной пиво и кислую капусту. Надеясь стать летчиком, я все мое свободное время посвящал спорту. Пробежаться с курицей под мышкой, оставляя ее хозяина далеко позади, метнуть ядро в витрину еврейского магазина – что могло быть прекраснее и здоровее в мои юные годы!
Моя мечта сбылась: я поступил в летное училище. Здесь я демонстрировал чудеса мужества и ловкости. Увы, мне не удалось поучаствовать ни в походе против Польши, ни во французской прогулке. Но я испытывал законную гордость за наш доблестный вермахт и с нетерпением ждал того момента, когда смогу обрушить бомбы на головы злобных врагов.
Наконец, моя мечта сбылась. Летом 1941 года мы готовились к войне с большевистской Россией, представлявшей страшную угрозу всему человечеству. Если б мы не стали надежным бастионом против коммунистического варварства, наши дети валили бы лес в рудниках Сибири, а недоразвитые азиаты правили бы Европой.
Впрочем, я никогда не был искренним нацистом, хотя восхищался нашим великим фюрером. Я не знал всей правды о лагерях и преследованиях евреев - ведь кто бы мог подумать, живя в Германии тех лет, что евреев обижают?! Знай я все это тогда, я, может быть, перешел бы в оппозицию и принял участие в паре-тройке заговоров. Но я ничего этого не знал, а твердой пятой точкой сидел на защите фатерлянда от еврейских большевиков.
Должен сказать, что командир гешвадера меня сразу невзлюбил: вместо того, чтобы сразу назначить меня командиром эскадрильи, он обращался со мной как с простым пилотом! Я очень обиделся, но с еще большей яростью крошил отступавших русских.
Русских было очень много, и зачастую во время боевых вылетов мы видели, как они массами сдаются в плен паре-тройке немецких солдат с ефрейтором. Правда, некоторые из них держались мужественно, принимая неравный бой: так, однажды 10 И-16 вступили в безнадежную схватку с парой Ме-109. Естественно, в течение полутора минут 15 из них были сбиты.
Однажды и мы подверглись атаке русских самолетов. Никто не растерялся: мой стрелок Шарновски стрелял по вражеским истребителям, отмечая радостным криком каждую удачную очередь, а я уверенно и спокойно вел самолет. Шарновски вопил не переставая, вокруг свистели пули, дождем сыпались вниз вражеские истребители… Что может быть прекраснее этой картины!
Должен сказать, что за первые месяцы боев наш гешвадер не понес ни одной потери. Если, конечно, не считать любимую канарейку лейтенанта Аршлоха. Вырвавшись из клетки и полетев вслед за хозяином, она была предательски атакована шестью русскими истребителями, и, сбив четыре из них, была повреждена и совершила вынужденную посадку. Долго потом мы слышали по ночам всхлипывания безутешного хозяина, причитавшего «Птичку жалко!» и исполнялись еще большей ненависти к русским варварам.
Местное население встречало нас радостно: песнями, плясками, хороводами, хлебом-солью… Они радовались, что мы избавляем их от ненавистных коммунистов. С радостью делились они с немецкими солдатами всеми продуктами – давали млеко и курку, а некоторые в порыве восторга кидали в нас яйки. Одним словом, все было прекрасно!
2. Как я потопил русский флот
Ближе к осени нас перевели к городу Санкт-Петербургу, перед которым наши доблестные армии расположились на заслуженный отдых. Они, конечно, могли бы легко взять этот город, но сентиментальный и меланхоличный фон Лееб решил этого не делать. Во-первых, внушала опасения экологическая обстановка современного мегаполиса – от купания в Неве дохли даже вши. Во-вторых, никому не хотелось встречаться с заторможенными финнами, общение с которыми представляло собой истинную муку для любого нормального немца. И поэтому наша авиация получила возможность показать себя с самой лучшей стороны.
Основной целью наших налетов была база русского флота – Кронштадт. Укрыв там все свои корабли, большевики буквально утыкали остров зенитками. Они расположили их повсюду – на пристанях, крышах, куполах, плававших по заливу бетонных блоках, в нижних слоях облаков. Такого яростного зенитного огня я не видел еще ни разу. От русских истребителей мы страдали меньше - пилоты были малоопытными (согласно красной идеологии, боевыми самолетами управляли специально подготовленные кухарки) и, как правило, сбивались своими же зенитками.
Тем не менее, Люфтваффе удалось достичь выдающихся успехов в борьбе с русским флотом. До сих пор я ломаю голову над тем, откуда русские умудрились брать все те корабли, которые мы потопили? До войны мы и не подозревали о том, какая могучая сила сосредоточена в водах Финского залива. Если бы мы не упредили большевиков своим наступлением, они вполне могли бы вырваться в Северное море, разгромив немецкий флот и пустив на дно гордых англичан. По самым скромным подсчетам, мы уничтожили не менее десятка линкоров. Точнее сказать трудно - коварные русские, как всегда, катастрофически занизили свои потери.
Особенно ясно я вспоминаю один вылет. Тогда наша группа в очередной раз атаковала русские корабли в гавани Кронштадта. Видимость над целью была плохой, но мне удалось найти в зенитных разрывах небольшое окно и спикировать на очередной русский линкор. Хотя он вел огонь по мне из всех орудий, в том числе главного калибра, и добился нескольких накрытий, я все равно всадил в него тяжелую бомбу с предельно малой высоты. Как установил после войны известный американский историк Дж. Фул, бомба, насквозь пройдя линкор, взорвалась под его днищем, уничтожив заодно подводную лодку, которую большевики надеялись укрыть от наших "Штук" бронированным корпусом тяжелого корабля.
Несмотря на все наши подвиги, у большевиков все время находились новые корабли. Веселую эпопею их уничтожения нам пришлось прервать - началась битва за русскую столицу Москва.
3. Как я чуть не взял Москву
Самое главное, что запомнил любой немецкий солдат, это совершенно жуткий, просто неправдоподобный мороз. При приближении к Москве мы в кабинах своих "Штук" начали чувствовать эту жуткую стужу. С трудом удалось мне посадить свою обледеневшую машину на взлетно-посадочный каток полевого аэродрома.
Выбравшись из кабины, я обратил внимание на царившее вокруг подавленное настроение. Все солдаты вермахта бродили с печальными лицами. Под мышкой у каждого была какая-то книга. Приглядевшись, я увидел, что это - мемуары Коленкура. Рядом была развернута полевая типография, печатавшая это издание большим тиражом.
Я отправился в штаб, где мог наблюдать ту же картину. Сам Клюге всюду ходил с Коленкуром и даже спал с ним (не подумайте чего дурного, Клюге был не Рем, речь идет исключительно о книге). Я понял, что с подобными настроениями взять Москву будет трудно.
А мороз все крепчал. Он был нашим основным противником на Восточном фронте - так, в один из ноябрьских дней холодной погодой были сбиты три самолета. В тот же день я встретил командира одной дивизии - его часть потеряла около 200 человек убитыми и 300 пленными из-за небывалых холодов. Птицы замерзали на лету, звери - на бегу, а из водоемов вы ломами вырубали свежемороженую рыбу. Даже наш любимый шнапс приходилось грызть, поскольку он замерзал в бутылке.
Вскоре уже простой поход на улицу за малой надобностью стал смертельно опасным. Летчики и техники то и дело примерзали к чему-нибудь, и их приходилось вызволять с помощью паяльной лампы. От морозов страдала и техника - порой двигатели наших пикировщиков попросту не удавалось завести. Правда, один пленный русский летчик вызвался показать нам, как нужно запускать моторы самолетов в жуткий холод. Он окатил "Штуку" бензином и развел под ней костер. Самолет сгорел. Проблем с запуском его мотора, действительно, больше не возникало.
Удивительно, но русские совершенно не страдали от этих холодов. Вылетая на боевое задание, мы частенько видели внизу сибирские дивизии, беззаботно резвившиеся и игравшие в хоккей. Поэтому нет ничего странного в том, что наши доблестные войска не сумели взять большевистскую столицу, несмотря на свои мужество и стойкость.
4. Наступление по всему фронту
После Москвы мне посчастливилось повоевать везде, где наступал наш доблестный вермахт. Особенно мне запомнился Сталинград, вокруг которого развернулась эпическая битва. Здесь по странному бюрократическому недоразумению оказалась забытой в глубине русских позиций 6 армия, и теперь Люфтваффе снабжали ее по воздуху всем необходимым.
Хотя мои коллеги на транспортных самолетах успешно доставляли грузы, еды в Сталинграде не хватало. Видимо, пребывание в окружении благоприятствует хорошему аппетиту. 6 армии пришлось съесть несколько тысяч румынских лошадей; лошади бурно протестовали, но их никто не послушал. Впрочем, многие весьма положительно отзывались о подобной диете; некоторые окруженные предлагали отправить в котел рейхсмаршала, чтобы он смог вновь обрести стройность.
6 армия могла бы держаться очень долго, если бы не ее командующий. Сидя в подвале детского мира среди бесконечных игрушек, Паулюс впал в детство и в конце концов капитулировал.
Потом было сражение под Курском. Здесь нас донимали не столько русские, сколько эсэсовцы. Все в нашем гешвадере были возмущены нахальными действиями этих распоясавшихся молодчиков. Например, они угоняли на работы в Германию русских девушек, хотя те еще вполне могли сгодиться нам на аэродроме! Нашему гневу не было предела. Один мой коллега даже плюнул однажды на мундир эсэсовца – правда, он тут же убежал, пока эсэсовец не вернулся из бани. Группы оппозиционно настроенных летчиков и техников уходили в лес и там громко возмущались бесчинствами СС. Это приводило к трагическим случаям – так, однажды на одно из таких собраний напали партизаны и захватили в плен половину его участников. Другая половина застрелилась, не разобравшись в ситуации и подумав, что за ними пришло гестапо.
5. Как я получил награду из рук фюрера
Летом 1944 года, когда наши доблестные войска стремительно наступали на всем Восточном фронте – от Прибалтики до Украины – и победоносно вышли к границам Румынии и Польши – я должен был ехать в ставку фюрера для получения очередной награды – Дубовых бриллиантов к Рыцарскому кресту.
Поезд набирает ход и мчит меня на родину. Повсюду картины военной жизни: вот бравый солдат вермахта отнимает курицу у крестьянки, вот айнзацкоманда вешает еврея, вот эсэсовцы накачивают кошку бензином… Словом, привычные картины армейской жизни. Бегут часы, и пейзаж за окнами становится другим: мы въезжаем в фатерланд!
И вот я вновь иду по улицам родного города. Бросаются в глаза разрушения, произведенные бессовестными англо-американцами, не увидевшими в нас своих союзников против большевистских варваров… Надо всем витает тень гестапо. Вот она пронеслась над головой служащего, вот сделала зловещий круг над шпилем церкви, вот ворвалась в жилой дом… Эх, не так все на Восточном фронте, где царит истинное солдатское братство!
Среди развалин бросался в глаза совершенно не пострадавший особняк Гиммлера. Правда, самого рейхсфюрера не было видно. Зато под балконом стоит пьяный в вышитой косоворотке и наигрывает на русской Garmoschka. Тень гестапо делает над ним несколько неуверенных кругов и с тяжелым вздохом летит дальше.
За несколько часов, остававшиеся у меня до поездки в ставку фюрера, я посетил места своего детства. Поскольку они (места) были в основном злачными, к назначенному часу я сильно подустал. К тому же в одном из них я встретил своего друга – великого истребителя Хартштирна, который должен был также получать очередное что-то там к Рыцарскому кресту, и мы не могли не выпить за фронтовое братство. К слову сказать, Хартштирн за годы войны сбил не то 400, не то 500 русских самолетов. Сам фюрер читал и перечитывал его письма к невесте, где содержатся бесспорные доказательства этих славных побед! Правда, русские впоследствии утверждали, что большая часть побед Хартштирна приходилась на хлебопекарни и ветряные мельницы, но все прекрасно понимали, что это – всего лишь красная пропаганда, призванная преуменьшить достижения наших доблестных пилотов!
Нашлись и в нашей стране люди, которые доказывали, что лучшим пилотом-истребителем был барон Мюнхаузен. На самом деле, заслуженными экспертами давно признано, что Мюнхаузен серьезно уступал Хартштирну, а мы - его боевые товарищи - не сомневались в этом никогда.
Извините, я отвлекся. Итак, за несколько часов мы успешно посетили все находившиеся в радиусе действия злачные места, и узревший нас адъютант фюрера фон Белов пришел в ужас. Он валял нас в снегу, спускал с гор, обрушивал снежную лавину, но все было напрасно: к моменту посещения фюрера мы все еще нетвердо держались на ногах.
Беда была и в том, что Хартштирна сильно мутило, но он никак не мог отыскать пакетик. Поэтому, войдя в приемную фюрера, он схватил некий валявшийся на вешалке предмет и излил в него содержимое своего желудка… При виде этого Белов упал в обморок. Когда его привели в чувство, выяснилось, что это была любимая фуражка фюрера. И в этот момент нас позвали…
Фюрер стоял перед нами и говорил торжественную речь… Голос его дрожал, он был близок к истерике… За последний год фюрер сильно сдал – у него дрожала левая нога и правая рука, дергался правый глаз, хлюпала левая ноздря и шевелилось левое же ухо. Поэтому руки он был вынужден пожать нам правой ногой. Фюрер обещал чудо-оружие и победу в течение трех месяцев… Когда он закончил, я ласково потрепал его по плечу и сказал: «Адя, ты сам-то веришь в то, что говоришь?» Уже тогда мне стало ясно, что фюрера дезинформируют о реальном положении на фронте.
Еще раньше я заметил в стене двери, через которые спокойно мог бы пройти Хе-111. Я долго строил догадки об их предназначении, пока ответ не явился собственной персоной: двери распахнулись, и рейхсмаршал Геринг с трудом протиснулся в зал. Он был одет в набедренную повязку поверх мундира, римские сандалии и женский капор и весь увешан орденами. Награды покрывали все его тело, болгарские ордена висели в ушах вместо сережек, а на пятку была привинчена испанская медаль. Хартштирн попытался доказать, что благодаря орденам Геринг забронирован так же, как русский тяжелый танк. Я был иного мнения, считая, что ордена Геринга соответствовали броне Т-34. Мы поспорили и даже решили провести испытания, но под рукой не оказалось ни одной подходящей 37-мм пушки. А жаль…
Вслед за Герингом вошли и другие жалкие и презренные личности, окружавшие фюрера. Наконец их процессия закончилась, и огромные двери закрылись, но тут же распахнулись снова.
На пороге стоял все тот же молодчик, который играл на гармошке под балконом Гиммлера. Теперь на нем был кое-как напялен мятый мундир штандартенфюрера СС. От эсэсовца за версту несло русской горючей смесью под названием Samogon, из кармана торчала бутылка с этикеткой Stolichnaya, в руках было блюдо с апельсинами. Воцарилось гробовое молчание. Штандартенфюрер неуверенной походкой подошел к столу, поставил на него апельсины, после чего небрежно пихнул в карман лежавшие рядом секретные карты. Потом эсэсовец подошел к фюреру, потрепал его по щеке и нахлобучил на голову злополучную фуражку. При этом фон Белов вторично упал в обморок, благо еще не успел отчистить ее после Хартштирна.
Помню, как я тогда поразился всевластию и безнаказанности СС. Лишь позднее я узнал, что штандартенфюрер был русским разведчиком, которого не арестовывали, поскольку он все равно бы отвертелся.
…Поезд мчит меня на восток, к боевым друзьям, к новым славным победам!
6. Капитулировавшие, но непобежденные
После ряда успешных сражений наша часть оказалась в восточной части фатерланда. Предстояла одна из самых сложных операций в моей жизни – сдаться в плен американцам и не быть выданным русским.
Что такое русский плен – было хорошо известно всем. Зверства большевистских орд на оккупированных территориях не поддавались никаким описаниям. От одного их упоминания сопли стыли в ноздрях, а волосы вставали дыбом и протыкали пилотку. С болью узнал я, что русские солдаты зверски расстреляли трех моих знакомых – простых померанских крестьян. Когда-то я дружил с этими милыми, простыми людьми, хотя они и возглавляли местное отделение гестапо.
Но тогда мы еще не знали всей правды о тех, кто попал в большевистский плен. Самые страшные пытки меркнут перед тем, что пришлось пережить там доблестным офицерам вермахта. Дорогой читатель, сядь в мягкий стул, погрузи ноги в горячую воду, оберни вокруг головы холодное полотенце, выпей стакан доброго шнапса, соберись с духом и узнай страшную правду: РУССКИЕ ЗАСТАВЛЯЛИ ИХ РАБОТАТЬ!!!
Однажды я уже чуть не оказался в русском плену. Это было во время боев в Румынии. Над вражеской территорией произошло случайное самовозгорание мотора моей «Штуки» (да, и германские моторы бывали ненадежны и порой рассыпались в воздухе, особенно после попадания снаряда из русской зенитки). Делать нечего – я посадил самолет на прелестную зеленую лужайку. Впрочем, любоваться красотами природы было некогда – нас в любую минуту могли схватить русские. Мы бросились бежать и вскоре достигли небольшой речки. Рядом был мостик, но он мог охраняться, и я предложил плыть. Мой стрелок – старый добрый фон Чапаефф – отказывался, мотивируя это тем, что он не умеет плавать. Под дулом «Вальтера» он все-таки залез в воду, но из желания насолить мне тут же утонул, тем более что с ближайшего пригорка ударил пулемет.
Я быстро переправился на другой берег. Пройдя несколько метров, я наткнулся на группу солдат. На всякий случай подняв руки вверх, я начал разглядывать их мундир и с радостью обнаружил, что передо мной – румыны.
Не меньшую радость выказали и мои новые знакомые. Они схватили меня, подняли на руки и, ликуя, понесли куда-то. Не скрою, мне были приятны такие выражения благодарности и восхищения со стороны наших союзников. Но тут я с тревогой стал замечать, что они несут меня в восточном направлении, не реагируя на мои протесты. Внезапно я увидел в руках у одно из румын листок бумаги. Приглядевшись, я понял, что это – русская листовка, в которой за передачу большевикам немецкого офицера обещалось приличное вознаграждение. Я издал громкий вопль, оглушивший румын, и, пользуясь этим, сумел бежать.
Когда я добрался до своей части, меня уже считали пропавшим и закатили по этому поводу большой праздник. Я как раз поспел в разгар утреннего похмелья и в связи с этим был вынужден спасаться от проявлений радости со стороны товарищей в ближайшем овраге.
Но в конце войны мне повезло – я удачно перелетел к американцам, которые, узнав, что я сражался с Советами, приняли меня как своего лучшего друга и выдавали усиленное питание.
Гораздо более трагичной оказалась судьба моего боевого друга - замечательного истребителя Хартштирна. В годы войны его угораздило жениться на некоей Урсуле Печь (подобной фамилией она обязана своему папе, работавшему кочегаром в Аушвице), ближайшей подруге фрау Бломберг, известной в картотеке крипо под именем "Уш". Она умудрялась отравлять его жизнь в период кратковременных отпусков с фронта. В частности, однажды Хартштирн в сильно усталом состоянии сообщил ей, что она - его триста вторая победа… Лучше б он вышел с лопатой против русского тяжелого танка.
В конце войны, предчувствуя неизбежное возвращение в семью, Хартштирн предпочел сдаться в русский плен, которого я счастливо избежал. Изначально его схватили американцы, но за большую взятку ему удалось уговорить их выдать его Советам.
В русском плену Хартштирн прилагал все усилия для того, чтобы остаться там на возможно долгий срок. Он отказывался работать, избивал следователей своей знаменитой табуреткой с инкрустированной ножкой, сопровождавшей его во всех тюрьмах. Но коварные и жестокие сталинисты нашли к бесстрашному летчику свой подход: на допросах они показывали ему письма от Уш. При виде этих клочков бумаги, испещренных орфографическими ошибками, Хартштирн полностью терял контроль над собой - то впадал в неистовство, то забивался в угол и плакал навзрыд. А потом, в карцере, дрожащими руками разворачивал письмо, страшась найти в нем строки: "Дарагой, я добилась тваего асвабаждения". И, в очередной раз прочтя закапанное крокодильими слезами "дарагой ни знаю када тибя увижу", он разражался на всю тюрьму ликующим "Измучен тяжелой неволей…".
Но всему хорошему приходит конец. Уш добралась до самого Аденауэра, требуя освобождения мужа. Старик не чувствовал себя достаточно здоровым для того, чтобы противостоять подобному напору, и дипломатическим путем добился возвращения Хартштирна в ФРГ.
Печальной и трогательной была сцена прощания Хартштирна с персоналом тюрьмы. Он бросался на шею офицерам, которых еще вчера жестоко избивал, и заливал слезами их телогрейки. С комендантом тюрьмы Хартштирн обменялся часами, а своему следователю подарил любимую боевую табуретку - против Уш она все равно бы не помогла.
Под усиленным конвоем Хартштирна доставили в поезд и провезли через всю Россию в ФРГ. Увидев названия родных городов, Хартштирн разрыдался…
Встреча, устроенная ему Уш, превзошла все его самые кошмарные ожидания. Год спустя он решился на побег. Рано утром Хартштирн выскользнул из окна и с вещевым мешком за плечами побежал через лес на восток. Он шел по ночам, избегая дорог и населенных пунктов, прячась от полиции и питаясь грибами и кореньями. Через две недели он вышел к границе ГДР.
Найдя ближайший патруль, Хартштирн радостно кинулся им навстречу со словами: "Я категорически требую политического убежища!!!" Патруль доставил его на ближайший контрольно-пропускной пункт. Хартштирн был голоден, но счастлив: все тревоги остались позади. Весело насвистывая "Красная армия всех сильней", он уже начал обтачивать ножку ближайшей табуретки и придумывать название своей будущей книги о тягостях жизни в капиталистическом мире, как вдруг дверь с грохотом распахнулась.
На пороге стояла Уш.
На этой трагической ноте позволю себе оборвать свой рассказ… Я еще много раз встречался с Хартштирном, и порой, в отсутствие Уш, за кружкой шнапса он с тоскою смотрел на восток и тягуче запевал "Все выше, и выше, и выше…".
"моя плакать"
